Мы заблудились, все больше удаляясь от предназначенной нам жизни, и с каждым шагом на этом пути наши отношения с Богом становятся все драматичнее. Нам мнится, что бытоустройство не только защитит нас от страданий в земной жизни, но и мягко введет нас в схожий пожизненный комфорт... Тайна креста (победа над смертью) в электронной цивилизации упраздняется как архаическая координата средневековья. Мистерия спасения преодолевается присвоением ей музейного статуса, с бережным почитанием ее реликтов. Безумие? Самоубийство? Скорее всего проще и пошлее. Мы слишком возлюбили тьму и преступление, чтобы отказом от них войти со Христом в обетованную жизнь вечную, тем более что наука вот-вот победит смерть своим способом, при котором бессмертие не будет зависеть от покаяния. Научное бессмертие будет гарантировано без отказа от полноты удовольствий, даже “без отказа” от Спасителя, с сохранением — как украшения — золотого нательного распятия. Для этого посвященные ученые и ведут борьбу со смертью в лабораториях самыми современными средствами, тогда как в самом цивилизованном обществе она выведена за скобки праздника жизни. Однако при каждой потере близких мы все яростней спешим оградится от цепенящей черноты красками этого праздника, укрепляя тем самым, сознательно или нет, нашу НЕПРИМИРИМОСТЬ с Богом.

Moving away more and more from the destined life, we have lost our way, and with every step our relationship with God becomes more and more dramatic. We think that life arrangement will not only protect us from suffering in the earthly life, but it will gradually take us into a similar comfort of the otherworldly life... The mystery of the cross (victory over death) is being abolished in the electronic civilization, as an archaic coordinate of the Middle Ages. The mystery of salvation is being overcome by giving it museum status with cautious respect for its relics. Is this madness? Or suicide? Most likely, everything is more simple and vulgar. Now we love darkness and crime too much. We just can’t turn them down and  enter the promised eternal  life together with Christ, and more so — as science is just going to gain a victory over death in its own way, when immortality won’t be dependent on confession. Scientific immortality will be guaranteed without giving up all the pleasures, even “without renunciation” of Christ with preserving the gold cross as a decoration worn next the skin. For this purpose the initiated scientists are struggling with death in their laboratories, using the most modern means, while in society it is beyond the holiday of life. However, every time we lose our dear ones, we try to protect ourselves from the freezing blackness by the colours of this holiday. And, consciously or unconsciously, by this very thing we strengthen our IRRECONCILABILITY with God.

Пластический строй картины, ее детали сознательно уводят от намека на иллюстративный ход, с тем чтобы соответствующее место из Евангелия, где Христос говорит, что никто не может прийти к Нему, если то не дано будет тому от Отца Небесного, читалось бы в контексте сегодняшнего дня. Это очень важное место, ибо и здесь — этап разделения: “С этого момента многие из учеников отошли от Него “. Художник тут не в коем случае не берет на себя дерзновение толкователя, он только предлагает: прочтите еще раз эту главу (Ин. 6), в ней хлеб земной и хлеб небесный, чудеса, ропот учеников и — указание на близкое предательство: “но один из вас диавол”.

Состояние восприятия ВНИМАЮЩЕГО “глаголу” в зависимости от степени его готовности вместить в себя новое является предметом размышления этой картины. Стилистически она решена в экспрессивной манере, что по замыслу должно способствовать расширению круга ассоциаций.

The plastic structure of the picture and its details deliberately take away from the hint to the illustrativeness, so that the corresponding words from the Gospel, where Christ says that “no man can come unto me except it were given unto him by my Father”, could be read in the context of the present days. This is a very important place, because here the stage of the division takes place: “From that time many of his disciples went back, and walked no more with him”. Here the artist by no means claims to be an interpreter, he only suggests: read this chapter (John, 6) once again. There is the earthly and heavenly bread, miracles, grumbling of the desciples and — an indication to the forthcoming betrayal: “and one of you is a devil”.

Dependent on the degree of his readiness to absorb the new, the state of the perception of that one, HEARING “the word” is the subject of meditation in this picture. It is made in an expressive manner which should stimulate the broadening of associations, according to the idea.

Кому довелось проплывать вблизи горы Афон, никогда не забудет этого сочетания суровой грандиозности встающих из моря скал с лучистым охранительным сиянием вершин. Хочется сказать о чувстве присутствия неба на земле, но оно невмещаемо и непередаваемо, и сознание восполняет его историей, свидетельствами, воспоминаниями живших на горе... Русские эмигранты начала века, лишившись земной родины, искали на Афоне родину духовную и один из них, Борис Зайцев, написал в 1928 году: “Он (Афон) вообще ориентирован на вечность. Вместо поклонников с Востока к нему идут теперь поклонники с Запада, пусть в меньшем числе, но тоже русские, и другого общественного положения: вместо крестьян и купцов — более просвещенный слой. Настанет, конечно, время, придет и Россия”.

If you ever happened to sail not far from Mount Athos, you will never forget that combination of the stern immensity of the rocks rising from the sea with the protective radiant shining of the peaks. And you could say that you feel the presence of the sky on earth, but it is implaceable and inexpressible, so the consciousness fills in the gaps with the history, evidencies, memories of those once lived on the mountain...Deprived from their earthy motherland, Russian emmigrants searched for spiritual motherland on Athos. One of them, Boris Zaitsev, wrote in 1928: “It (Athos) is orientated to eternity. Instead of the worshippers from the East the worshippers from the West are coming to it, although in less number, but they are also Russian, and their social position is different, instead of peasants and merchants now come more enlighted people. Of course, the time will come when Russia will arrive as well”.

Сакральный характер этой картины изначально определен ее обращенностью к вневременному Источнику всякого спасительного действия. И если духовное восхождение, имеющее целью приобщение к таинству, имеет жизненную необходимость в помощи живоносных начал запечатленной святости (иконы, житийная литература), то и живописный образ такого восхождения нуждается в сплаве символов как горнего, так и дольнего мира. И тогда вопрос их совмещения на холсте переходит из разряда правомерности в план образной убедительности (или неубедительности) не всегда привычной в таких случаях соотнесенности традиционных форм. Так просвечивание иконостаса в облике обычного, быть может, даже узнаваемого человека — это то, что и богословская традиция и народное благочестие называют искрой Божьей, Ликом Божьим, присутствующим в каждом, но в разной степени проявленным, в конечном итоге — изначальной богосродненностью человеческого существа. Иконостас — это, строго говоря, преграда, отделяющая престол, в духовном (и пластическом) пространстве которого и происходит то предстояние перед тайной, о которой свидетельствует душа.

Здесь в мистическом окружении пророков и мучеников она открывается свету и человек начинает узнавать в себе Бога и на какой-то миг взыскующий становится святым: Господи, мы люди Твои!

The sacral character of this picture is initially defined by its turn to a timeless Source of any action aimed at salvation. While spiritual ascent, whose goal is to join in the sacrament, requires the help of life-giving sources of the holiness depicted (icons, hagiology), a pictorial image of an ascent of this kind needs the amalgamation of the symbols of both the earthly and the heavenly worlds. And then the question of whether it is proper to use their combination on the canvas becomes one on convincing force of the correlation of the traditional forms by means of images, which is not always usual in such cases. And when one can feel the presence of the iconostasis, behind the appearance of an ordinary, maybe recognizable man, this is what the theological tradition and the people’s piety call (concerning a human being) to be initially linked with God. Strictly speaking, the iconostasis is a sort of border separating the altar; and the appearance before the truth that the soul is giving evidence of, is taking place in its spiritual (and plastic) space.

Here, in the mystical surroundings of prophets and martyrs, the soul opens to light, and a human being begins to recognize God in himself, and for a moment the seeker becomes a saint: Lord, we are Thy people!

Последняя Трапеза с учениками, чарующая и пронзительная грусть которой в этом соединении преданности и убеждения в невозможности предательства “хотя бы надлежало мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя”) с той смертельной гефсиманской скорбью Спасителя, которую не в силах разделить даже самые твердые и близкие.

Евангелие свидетельствует, что с этого момента Христос оставляется (на время Пятидесятницы) человеческой немощью учеников и, чтобы соединить всех в Себе в искупительной смерти на кресте, — здесь, на Тайной Вечери происходит разделение Божественного и человеческого.

Быть может, земля никогда не знала такого преизобилия страдательной любви как в эти разделительные часы, когда Богочеловек готовился предать Себя в руки человеков, чтобы каждый из них, вечно слабых и мятущихся, положил в Нем начало и надежду своего спасения, стал причастником Божественного естества.

This is the last Meal with the disciples, whose charming and penetrating sadness is in this amalgamation of devotion and conviction, in the impossibility of betrayal (“Though I should die with thee, yet will I not deny thee”), with Christ’s fatal Gethsemane sorrow which cannot be shared even with the most reliable and dear ones.

The Gospel gives evidence that from this very moment, because of their human feebleness, the desciples forsook Christ (till Whitsunday). And here, during the Holy Supper, the division between the Divine and the human takes place, in order to join all in Himself by redemptive death on the cross.

Maybe, the earth has never known such an overabundance of sorrowful love as in those separating hours, when God-Man was going to commit Himself to the hands of human beings, to let everyone of them, always weak and restless, find the beginning of and hope for salvation in Him and make one’s communion with Divine Nature.

Все мироздание, объемлимое Его любовью, входит в Него, растворяется в Его Лике. Подобно тому как в Преображении Спаситель явил ученикам просиявшее лицо Свое, “как солнце”, так преображены цвета Туринской Плащаницы. В данном триптихе слова Христа Воскресшего соотнесены с Ликом крестных страданий Спасителя, на котором пятна крови УЖЕ обретают светоносную силу ТОЛЬКО ЕЩЕ ГРЯДУЩЕГО Воскресения. И тогда в этих последних словах Его, обращенных к ученикам: “Я с вами во все дни до скончания века”, слышится и торжествующее указание на то, что с теми, кто крестился на Него и претерпел свои крестные страдания, Христос пребудет как в смерти, так и в Воскресении.

Enveloped in His love, all the universe absorbs in Him and dissolves in His Face. Just like in the Transfiguration the Saviour revealed His shining face to his desciples, “as the sun”, the colours of the Turin Shroud of Christ transformed in this very way. In this tryptich the words of Christ Resurrected are correlated with the Face of the Saviour suffering on the cross, and the spots of blood have ALREADY acquired the radiant force of the Resurrection which is YET TO COME. And then in His last words to his disciples, “I am with you alway, even unto the end of the world”, there sounds a triumphant indication to the fact that, in death and in Resurrection, Christ will remain with those who worshipped Him and went through their own sufferings on the cross.

“Я с вами во все дни до скончания века”. (триптих) Холст, масло, 420х140. 1993

Первым вдохом человечества жизнью Божественной назвал святитель Феофан Затворник сошествие Св. Духа на апостолов, которым начинается история земной церкви и ее восхождение к Церкви Небесной. Облеченные силою свыше апостолы будут с этого дня бесстрашными свидетелями истины и носителями ее, воинами во Христе и радостными проповедниками самого главного и ликующего события со времен сотворения мира, что искупительной жертвой Спасителя состоялась победа над смертью. И восходить на свой крест и претерпевать гонения и побеждать ненависть мира сего они будут не подвигами античных титанов и сверхчеловеков, не страстью фанатиков идеи, но неизмеримо большим, — как знающие, которым открылось то, что не вмещало сознание: жизнь вечная реальней, чем средиземноморская бездна под ними в миссионерских путешествиях и даже — чем звезды на “тверди небесной”. Одним только свидетельством они изменят лицо мира и утверждением соборного тела церкви создадут спасительные обители для человеков последних времен.

The prelate Theophan the Anchorite called the descent of the Holy Ghost un to the apostles mankind’s first breath of the Divine life, with which the history of the earthly church and its ascent to the Heavenly Church begins. Invested with power from on high, from now on the apostles will become fearless witnesses of the truth and its bearers, fighters in the name of Christ and joyous preachers of the most important and triumphant event since the world’s creation, when death had been overcome by the sin offering sacrifice of the Saviour. And they will ascend their cross, endure persecutions and gain victory over the hatred of this world not by the labours of ancient titans and supermen, not by the passion of fanatics, but by something that is much more great: they just became aware of the thing their consciousness could not grasp, that eternal life is more real than the abyss of the Mediterranean Sea under them during their missionary travels, it is even more real than the stars in the heavens. They will change the face of the world by only this evidence, and they will create salutary abodes for the people of the last times by the establishment of the conciliar body of the church.

В переводе с греческого литургия понимается как соборное дело, в сакральном плане — тайнодействие, мистическое проживание встречи со Христом. Установленная обрядовость открывает путь к соединению с Богом в таинстве евхаристии. Поэтому в свечных оплывах растворены краски всего внешнего — мир горний сквозь слезы, — храм же, где происходит эта встреча, охранительно удерживается силовыми линиями арок, объемлющими и “малое стадо” и торжественно величавый иконостас с его рукотворными образами Сущего.

Translated from Greek, the word liturgy is understood as a conciliar act; in the sacral aspect it means a sacred rite, a mystical experience of a meeting with Christ. An established ritual opens the way to joining with God by the sacrament of the Eucharist. That is why the colours of the whole outward have been dissolved in the candle guttering — the heavenly world through tears, while the temple where this meeting takes place, is carefully supported by the force lines of arches, enveloping both a “small flock” and magnificently majestic iconostasis, with its man-made images of the Existing.